Реалии Вирджинии

Ребята на перекуре разгорячённо обсуждают тему:
— А вот этот чувак, который пластмассовые наконечники для шнурков придумал — он теперь точно миллиардер!
— Наверняка.
— Сам подумай, как только эта фигня со шнурков сваливается, дело конченное, новые шнурки покупать надо.
— Ага. Верно, Женя?
— Я просто удивлён, что вы шнурки каким–то образом завязывать научились.
Слегка смущённо:
— Вообще–то, кроссовки сейчас прям с завязанными шнурками продают. Просто прыгаешь в них, как в шлёпанцы — и пошёл…

***

Мне за восемнадцать, я в больнице. Мне ампутировали левую стопу и правую ногу ниже колена. Лежу в постели и рисую акварелью, отвлекаюсь на красивых молодых медсестёр.
По английски говорю едва.
— Привет.
Сестра Мария.
— Привет.
— How're you feeling? Any pain? I know, you refuse to take the morphine.
Я ничего не понимаю, киваю головой. Я думаю, как американский госпиталь пахнет совсем непохоже на отечественную восьмую ДКБ.
Приходит мой физ–терапевт. Ей 21, её зовут Нина, она из Греции, у неё татуировка дельфина на гладкой лодыжке.
— Привет.
— Привет.
— Как дела?
— Заметно улучшаются.
Нина начинает меня массажировать.
И, Боже, какая красавица! Смуглая, запах муската, тонкие брови в разлёт, яркие глаза, полные губы, длинные кисти, ноги из мечты старого развратника, особенный наклон головы, когда не уверенна, круглый подбородок и единственная ямочка под приподнятой скулой.
— Спасибо, — говорю.
— За что?
— Мало понимаю по английски, — отвечаю.
Нина прищуривается.
— You are really, REALLY, cute.
— Я не понимаю…

***

У Нины родинка на правом виске. Я замечаю, что иногда она волнуется, когда я обращаюсь к ней по Русски, подрагивает венка и родинка мне говорит: "Женя, я не понимаю, но продолжай, выговаривай свои твёрдые Р и Д, и Г, свои нежные Ж и Щ." Я балуюсь и трогаю её запястье.
— Ты что сказал, Женя?
— Когда?
— Только что.
— То же самое, что и неделю назад.
Она наклоняется ко мне поближе:
— А тебе не страшно?
— Чего? — улубаюсь я.
— Будущего. Ты, вроде, потерял обе ноги.
— Нина, а после этого что испугает?

***

Мы на свидании в ресторане "Юг". У нас комната в отэле. Мне сделали, пока что, только один протeз, так что я на костылях, и справа болтается пустая штанина.
Она заказала Марбеллу, я — Боргиньон.
— Как по Русски сказать "Женя" ласково?
— Женечка. Или Женька. Но мне это не нравится.
— Почему?
— Как–нибудь расскажу.
— Я хочу сейчас.
— Попробуй убедить.

***

Нина ушла вымыть руки.
Из за соседнего столика ко мне неожиданно подсел более чем пожилой мужчина.
— Парень?
— Да?
— Ты как ногу потерял?
— Которую?
— Что, обе?
— Ну?
— Слушай, извини. Я так, хотел спросить, вот ты здесь с шикарной девушкой, и на костылях, и с улыбкой. Думаешь внук мой так сможет?
— В смысле?
— Понимаешь, непросто всё. И не суди. Но хочется рассказать, а ты мне можешь помочь. Месяцев пять назад пошёл с внуком на охоту, у меня двенадцатый калибр. Мой старый друг с нами… Мы выпили, общаемся, полдень где–то, вдруг наткнулись на медвежонка. Понятно, уходить нужно. Движемся, я, спьяну, скорее всего, фокус потерял, только слышу — кусты позади затрещали. Ну, думаю, медведица явилась, и пальнул с развороту. Внуку руку до плеча оторвал.
Старик отпил из кружки.
Я смотрю на него, жду, что ещё скажет. А он молчит.
— Слушай, — говорю, — Ну и что ты сделал–то. Потом, в смысле.
— А ничего. Внучка в больницу отвёз, документы заполнил, страховка, там, и всё такое. А потом сел в свой Шевроле и уехал найух.
— Куда это так?
— Ну, уехал. Я из Монтаны, как поехал,так и не остановливаюсь.
— А от меня–то что тебе нужно?
— Не груби, сынок.
— Я не грублю, у меня конкретный вопрос.
— Вот, думаю, внук мой как ты сможет?
— Вернись, в глаза посмотри, сам узнаешь.
— Да иди ты, коммунист дрёбанный. Вот почему вы, гады, холодную войну проиграли. Щас как твоим–же костылём да…
— Если повезёт, может и мне руку по плечо оторвёшь.
— Что происходит? — Нина появляется у стола.
— Ничего, — говорю, — Вот, с товарищем из Монтаны познакомился.
— Да, — старичок говорит, — Русских никогда раньше не встречал.
Поднимается и уходит.

***

Вечер оканчивается.
Мы просим счёт.
— Всё оплаченно, — улыбается официант.
— Как? — удивляюсь я.
— Подарок из Монтаны.

***

Похолодело. Оголевшие деревья слепо царапали ветвями низкое небо. То ли осенний депрессняк, то ли пугливая ностальгия погнали меня в бар за углом.
В даунтауне выступал кандидат в президенты от партии так называемых демократов Барак Обама. Улицы были переполненны странной мешаниной народа — студенты, либералы, активисты, маргиналы с расширенными зрачками, чернокожие гангстеры путались с потерявшимися в подготовке к хэллоуину раскрашенными панками, иссхудавшими готами, пяными голубыми в разноцветных париках и угрюмыми наркоманами. Я прохромал через толпу и с облегчением ввалился в бар "Орбита".
Как только передо мной очутилось электрически постреливающее яркими пузырьками в неоновый свет пиво, рядом появился старый мой приятель Джонни, пьяница и скрипач. Он завис над моим левым плечом, как ангел смерти, пока я не купил ему пинту, после чего старик Джонни уселся на шаткий бар стул и уставился в стойку.
— Ну что, Джонни, жизнь не давит? — слегка неохотно поприветствовал его я.
— Нормально.
— Ясно. Скрипку трогаешь?
— Бывает.
Мы надолго замолчали, но на третьем раунде купленного мной пива Джонни неожиданно сказал:
— Вот, вчера играли шоу в Кулпэппере, на огромной такой модерновой ферме. Под ферму косит, но животных ни фига. Так, лошадь пасётся, для красоты. Поразился — единственным действительно "местным" человеком на вечеринке был мужичок, "ферму" эту построивший. Все остальные — переехавшие гнилые вашингтонцы. И все они — до боли белые люди. Просто невероятно белые. Мне всё равно, я, в принципе, как и ты — тоже белый, и с этих придурков срываю хороший заработок, просто иногда замечаю, что появляется богатенький буратино, скупает землю у обнищавших фермеров и всё в копилочку. Пройдёт какое–то время, земля дорожает, дети спиваются, продают ферму, очередной богатенький буратино всё скупает. Огромные машины дымят по деревенским дорогам, так называемые "местные" работают официантками и лакеями, а их дети уезжают в большие города, надеясь стать теми–же богатенькими буратинами, где так же работают лакеями, посудомойщиками и проститутками, пока не вернутся наконец в обнищавшее своё родное гнездо, окончательно спиться, потерять последние зубы, и увидеть своих уже детей на ступеньке автобуса в светлое будущее, в большие города.
— Бред. Всё зависит от усилий и желаний. Если говна хочется, его и объешься. Плюс, случается и колледж, профессия, богатенький буратино.
— Да, иногда случается. И, знаешь, такие домой не возвращаются из стыда. Поднявшись из тьмы, люди с трудом понимают, почему не все так умеют. Наваривается презрение и самим им стыдно, что способны так чувствовать, и бегут от самих себя же, и на телефонные звонки матерей отвечают: "О, я черезчур был занят, я в следующем году обязательно, а ты мою открытку на новый год получила?"
— Что–то очень грустно всё у тебя получается, Джонни, — отхлебнув из пинты, неодобрительно ухмыльнулся я.
— Ну почему–же — грустно. Реалистично. Здесь — Америка. Бог знает, как ты рос в Советском Союзе, но уверен, что стремления были другие, пропаганда другой идеал вколачивала. Сам вспомни, сам здесь был — одинадцатого Сентябра башни близнецы долбанули, и моментально система призвала средний класс Покупать, Покупать, и Покупать, дуть всё в "экономику страны", и народ повалил в супермаркеты, как овцы, покупать ненужные им китайские трусы и сковородки, быть патриотами с большой буквы, пока государство заваривало кашу в Ираке. Вы тоже неслабо обосрались в Афганистане, но пока ваши гибли, вы в очередях стояли, с талончиками.
— Да не, у нас с пропагандой не хило было, просто Союз во время войны с Афганистаном уже достаточно прогнил изнутри. Мой двоюродный брат там отвоевал, нерадостно было.
— Вот и я о том же. Здесь все горды своими детьми в Ираке — "Поддерживаем воиска! Поддерживаем войска!" — а у солдатиков бронежилетов не было в первый год войны. И все эти деньги, что мудачный средний класс на китайские погремушки просрал, экономику Штатов поддерживать, в какую глубокую жопу все эти деньги делись? Вот, экономику вашу мы поддержали, суки, где сыновьям нашим бронежилеты? Хоть бы пукнул кто. Сначала пару тысяч потеряли. Овцы.
Я оплатил наш счёт и вышел в прохладу Вирджинии. Всё стихло, похоже, Обама закончил речь о новых возможностях и переменах.