Дети, ездившие за рубеж по «чернобыльским» программам Ⅰ фото

После аварии на Чернобыльской АЭС в Беларуси стали появляться фонды, которые вывозили детей на оздоровление за границу: маленькие белорусы жили в семьях в Италии, Испании, Англии, Германии, Франции и даже США. Мы попросили минчан, которые именно так в 90-х впервые попали в Западную Европу, рассказать о своих поездках.

ДАША
24 года, копирайтер

– Первый раз я поехала во Францию на оздоровление в 9 лет, второй раз – в 10, а третий – в 15. Первые два раза это была одна семья, а потом, в 15, уже другая.

Я из Минска, но у нас тоже было много детей, пострадавших от Чернобыля. У меня были какие-то заболевания – я не очень помню, какие, но помню, например, обследование, во время которого нам на больших креслах измеряли уровень радиации. По возвращении нас тоже обследовали: насколько я помню, были хорошие показатели – мы приезжали «поздоровевшие». А родители говорили, что нас было сложнее контролировать.

Первый раз я ездила с еще одной девочкой в семью, которая жила на Луаре. Они брали отпуск на время нашего приезда и занимались нами: возили на «Тур де Франс», в замки Луары – показывали, что-то покупали, постоянно были какие-то гости. В общем, это был невероятный опыт. У меня была французская гимназия, поэтому в 9 лет я уже почти все понимала и могла без особых проблем объясняться. И семья к нам очень тепло относилась, как будто мы их дети, – то есть они о нас очень заботились, старались понимать, но при этом и объясняли, если мы что-то делали не так.

Это был мой первый осознанный выезд за границу, потому что до этого я только в 5 лет была в Болгарии. И это все очень впечатляло! Когда я первый раз увидела их дом, вообще не поверила, что буду там жить. Такое на самом деле было у многих: казалось, что попал в сказку, настолько все было красиво, ухоженно и не так, как у нас! А когда нам показали комнату, где мы будем жить (там были огромные фарфоровые куклы, которых собирали их дети), у меня вообще было чувство нереальности происходящего.




Культурный шок у меня, скорее, случился по возвращении – это был 1999 год, все было такое серое. Мы ехали на автобусе мимо каких-то районных городов, и я помню, что плакала. И не понимала, почему мы ехали два дня, а все вокруг уже не такое: серые дома, люди ходят и злятся. Всех, не только меня, очень колбасило по поводу магазинов, потому что за месяц мы как-то очень привыкли, что ты приходишь, здороваешься – и с тобой разговаривают. И потом все пытались вежливо разговаривать с нашими продавщицами, здороваться-прощаться.

Как раз перед отъездом у нас был милый культурный момент: мы пошли в магазин покупать еду для ссобойки – а они собирали нам огромные рюкзаки с едой. И наша хозяйка стала рассказывать продавщице, что мы из Беларуси. Та очень обрадовалась, стала нас расспрашивать, сбегала куда-то и принесла фенечки, которые она плетет, – на память о Франции, чтобы мы приезжали еще. И мы были очень впечатлены, а особенно тем, что очередь за нами с интересом все это слушала и никто не скандалил.

Во Франции было очень много вещей, которые я попробовала в первый раз: например, сыр. Каждый раз после обеда открывалась специальная коробка с огромный количеством самого разного сыра: там были сыры с белой плесенью, с синей плесенью. Конечно, это был восторг. Большие магазины тоже впечатляли – было непонятно, как это вообще может быть, что целый городок из магазинов. Ну, они нам многое объясняли: мол, тут мы покупаем еду, тут сейчас скидки – и все в таком духе. Очень удивлялись, что мы все это видим впервые.

Магазины и вещи, конечно, впечатляли, но мой шок вызвало то, что люди как-то по-другому друг к другу относятся, по-другому одеваются, воспринимают свой образ, что они улыбаются. То есть меня больше впечатлили отношения – вот, например, что они целуются при встрече. То есть собираются 10 друзей и все друг друга так приветствуют – и нас тоже. Такого тесного контакта в Минске я, кстати, не помню. Мы, наверное, только в университете стали обниматься при встрече, а до этого как-то был не принят телесный контакт. Я даже не видела, чтобы мои родители так себя вели со своими друзьями или чтобы в городе кто-то так делал – кроме случаев, когда люди не виделись несколько лет. Это все очень впечатляло.

ПАВЕЛ
33 года, актер и музыкант

– Первый раз я ездил в семью в Германию в 1992 году. Это я помню отрывочно, но там была семья стоматологов, они жили под Гамбургом и были реально богатые чуваки. Они нас везде возили – развлекали, надарили мне одежды, всяких жвачек. Когда я ехал туда, уже знал, что немцы пунктуальные и дотошные ребята, но меня все равно поразило, что они заставляли меня ложиться спать в 8 вечера: было лето, светло, но у них был такой график.



Еще помню, что переводчиками в программе была пара казахов, которые уже 10 лет жили в Германии, но у них, конечно, был советский менталитет: как-то мы шли по улице, а там лежал старый велосипед – у них это в порядке вещей было, устарел велосипед, и они его отправили на свалку. И вот эта женщина-переводчица говорит: «Давай его заберем, сердце кровью обливается». Точно так же меня удивляло, что, когда у этих немцев устаревала машина – а в семье их было пять, – они ее просто отвозили на свалку, и все. Конечно, это было поразительно.

Но зато с едой у них была какая-то экономия: вкусные вещи, которые мне нравились, они запрещали есть. Например, в неделю можно было съесть одну шоколадку Kinder. Не знаю, может быть, они за зубы мои переживали? А вот когда зубы там лечили, я даже и не понял этого. Меня привели в красивое место, посадили смотреть мультик и сказали: «Открой рот». Ну я и просидел весь мультик с открытым ртом – больно-то не было. А в конце они говорят: вот тебе мороженое. Ну, я думаю: «Класс, мультик посмотрел, и мороженое еще дали, а когда зубы пойдем лечить?» А оказывается – уже все.

Потом, когда мне было 12 и 13, я ездил в семью на юг Италии. Они жили в большом доме – всей семьей: с бабушками-дедушками, братьями-сестрами. Дом просто кишел людьми, и меня поразило, что они вот так живут, очень шумно. У нас ужин был – это поесть-поговорить. А у них за ужин мог произойти скандал, чуть ли не драка. Но все это любя.




Меня тогда не очень интересовали магазины – да, конечно, приезжаешь, а там все так современно, по-европейски. Меня больше поразило море. Может быть, на тот момент магазины и шоколадки меня очень впечатляли, но потом это стерлось из памяти, а вечные вещи, море и горы, остались. И футбол очень потряс – я после Италии чуть не стал футболистом, приехал и сразу записался в секцию «Трудовые резервы». Там это очень заразительно – все играют в футбол. По вечерам перекрывают площадь, ставят ворота и играют – это называется «кальчо». Ну и я зафанател, хотя до Италии у меня никаких отношений с футболом не было.





Когда я туда ехал, помню, плакал, потому что бросаешь дом на месяц – не будет папы, сестры, что за бред вообще. И когда из Италии уезжал – тоже плакал. Хотелось там остаться – привыкаешь быстро. Конечно, после Италии все казалось убогим, но ведь так и было. Когда ты видишь хорошо одетых, хорошо пахнущих людей, потом приезжаешь сюда, а тут 90-е. Ну, зато я приезжал в новых шмотках, привозил жвачки-шоколадки, наклейки футболистов – со мной старались дружить, расспрашивали. Да и часть своего двора я тогда серьезно подсадил на футбол.

Эти поездки в семьи были моими единственными выездами за границу. В следующий раз я попал туда уже в 22 года. И думаю, что, если бы не детский опыт, это было бы жестко – наверное, был бы депрессняк. Потому что мы поехали тогда в Ригу с театром, и для многих ребят это был первый раз, и реально был шок. А я уже вроде как подготовленный.

ЛЕНЯ
28 лет, разнорабочий (разговаривал с нами из США)

– Моя мама работала в райисполкоме и нормально пробивала все эти поездки, поэтому первый раз я съездил в Германию, когда мне было 7 лет. Об этой поездке я вообще ничего не помню, только то, что я был там самый младший и мне то ли за хорошее поведение, то ли за какое-то творчество подарили «Рафаэлло».

Потом, когда мне было 8 лет, я за одно лето съездил сначала в Италию, а потом в Испанию. Первое воспоминание об Италии – я просыпаюсь утром, а вокруг сидит семья и говорит мне: «Doccia! Doccia!» Я думаю: блин, какая доча, они что, меня за девочку принимают? У меня волосы были довольно длинные, и я был похож на девочку, так что сидел там и думал, что они попутали, я, вообще-то, мальчик. Потом оказалось, что doccia – это «душ» по-итальянски. И это они меня все утро уговаривали сходить в душ.

Настоящий шок у меня тогда был: оказалось, что их старший сын болеет олигофренией. Я в свои 8 лет первую неделю даже не мог определить, девочка это или мальчик, – он странно выглядел, странно себя вел, – и я, конечно, таких людей до того момента никогда не видел. Примерно неделю я не мог понять, как с ним общаться, но потом у меня начал появляться итальянский язык, семья мне все объяснила. С ним я тоже стал общаться абсолютно нормально, как с остальными детьми. И вот вся эта тема, которая сейчас в Беларуси развивается по отношению к людям с дополнительными потребностями, то, чему пытаются научить наше общество, – получается, я научился этому уже в 8 лет благодаря Италии.

И в Италии, и в Испании оба хозяина, как мы их тогда называли, были художниками. Итальянец вообще работал на металлургическом заводе и рисовал пейзажи – я все время сидел и смотрел, что он рисует. А вот испанец писал какие-то совершенно дикие сюрреалистические картины: например, игра в футбол человеческими черепами – короче, довольно страшные для детского мозга вещи. Испанская семья жила в гостинице, которая им и принадлежала. Это была такая неработающая гостиница с рестораном в маленьком городе: туда только в бар заходили люди – и то очень редко. И вот вся эта гостиница была увешана его картинами, а сам испанец даже учил меня рисовать. Наверное, какие-то основы художественного воспитания они в меня заложили.

Но вообще Испания для меня была связана с дичайшей грустью, потому что я жил один со стариками в огромном пустом отеле, увешанном страшными картинками. Да, прямо как в фильмах ужасов. Там у них работал какой-то мальчик, который иногда приходил на работу. И вот в эти счастливые дни я играл с мальчиком во дворе отеля в футбол спущенным баскетбольным мячом. В остальное время я сидел в подсобной комнате, где была печатная машинка, – а это была, конечно, мечта для белорусского ребенка, – и перепечатывал списки футбольных игр из старых спортивных газет. Так я провел месяц. Кормили меня вареными бобами и с собой почему-то тоже дали мешок бобов – и долго объясняли, как их правильно варить.

Зато в семью в Италию я ездил 8 раз – каждое лето с 8 до 16 лет. И это было прекрасно, я выучил итальянский и до сих пор на нем говорю. Наверное, это испортило мне жизнь, привило любовь к путешествиям, и теперь мне не сидится – вместо того чтобы покупать машину и жениться, я мотаюсь туда-сюда по свету.



Ничего особенного в Италии мы не делали: завтракали, шли на море, обедали, спали, шли на море, ужинали и снова ложились спать. Ничего не происходило, но мне было весело. Ну и, конечно, можно было похвастаться перед одноклассниками, когда возвращался загорелый! А один раз я вернулся с волосами, покрашенными в синий цвет, – там это было модно. Потом классе в четвертом я ухо пробил – тоже в Италии. Я был первый мальчик в школе с пробитым ухом, поэтому на первом же уроке учительница повела меня к директору. Но, так как я был прекраснейшим учеником, мне все сошло с рук. Сейчас, рассказывая, я понимаю, что из-за поездок ты действительно становился каким-то более прогрессивным малым, более дерзким, что ли.

Столкновения с обществом потребления у меня не было: семья, в которой я жил, как-то не запаривалась по всей этой фигне – меня не водили в супермаркеты и не дарили мешками игрушки. Хотя, конечно, дети, которые так ездили, почему-то были убеждены, что раз эти итальянцы и испанцы нас туда приглашают, то обязаны дарить нам подарки или там деньги давать, и сокрушались: мол, мало подарков, кому-то больше! А еще была тема – не знаю, соответствовала ли она действительности, – что семьям, которые вот так берут детей, сокращают налоги. Так что были всякие истории: они меня приглашают, чтобы налоги снизить, пользуются мной. Да, паскудство местечковое, конечно, но это было.