Жизнь в полях падения

В течение трех лет фотограф и антрополог Макар Терёшин ездил в Архангельскую область и документировал жизнь охотников за космическим металлом, промышляющих в районе космодрома Плесецк. Мы публикуем небольшой рассказ Макара о неожиданных последствиях освоения космоса, а также его фотографии из экспедиций и фрагменты бесед с местными жителями.
Семь лет назад из интереса к северной храмовой архитектуре я ездил по Архангельской области. Тогда в поонежских деревнях я впервые услышал о космодроме Плесецк: мои собеседники жаловались на запуски ракет и связывали их с растущими проблемами со здоровьем.


Однако, по их словам, в других деревнях на северо-востоке области, где падали первые ступени запущенных с Плесецка ракет-носителей, у людей было еще больше тревог, связанных с космодромом. Так я впервые услышал про Мезенский район, где остатки ракет-носителей служат напоминанием о земной периферии космической инфраструктуры и напрямую влияют на жизни людей, затронутые процессом освоения космоса.

Через пару лет ранним январским утром я стоял в засыпанном снегом сосновом бору на границе с болотом, растянувшимся между двумя реками в бассейне Мезени. Подо мной была большая конусовидная бочка — ступень от ракеты «Союз», с которой я и мой компаньон медленно сгребали снег.

Когда мы закончили, Николай вскрыл корпус ракеты бензопилой и показал мне клеймо на одной из деталей двигателя, объяснив, что ступень лежала здесь с 1989 года — именно тогда жители мезенских деревень стали все чаще отправляться в поля падения на сбор и заготовку космических ступеней.

Работая на космодром или организуя собственные бригады, опытные промысловики добывали космический металл, чтобы сдавать его в переработку или использовать в хозяйстве для изготовления лодок, печей и оградок для могил.













Петр Евгеньевич, 67 лет, фрагмент интервью 2018 года:

Хотел уточнить, почему я поехал-то. Сделали заяву, первую ракету нашли на болоте, там слив шел уже в реку. Как-то все это оформили и как-то сделали заявление в сельский совет отсюда, потом в администрацию районную, администрация вышла на Плесецк, что, мол, ракеты очень близко. Мы нашли [ракету] примерно в 37 километрах [от деревни] и сток [остатков топлива] прямо в реку.

Вояки дали вертолет. Мы показали, где, в каком месте лежит она. Мы делали облет, увидели, что ракет очень много лежит. Д. это не заинтересовало, а меня заинтересовало. На следующую зиму я уже один поехал искать. Уходил на дня три-четыре. И теряли меня, и все было.

На автопилоте выходил, и тонул в болоте, и с медведями встречался. Хорошо, собаки были с собой, ничего страшного не произошло, жив-здоров. <...> Места уже знал, ходил только по карте и по компасу. Джипиэсок не было, ниче не было. Карта, компас — все. И солнышко. Вот это я один, в небольшом количестве получалось. <...> Все контактики добывал. Радиодетали же в ларьках принимали.


Прослеживая траектории движения ступеней и внезапные встречи ракет и местных жителей, я сосредоточился на опыте охотников, чьи угодья попали в границы полей падения.

Столкнувшись с радикальным переустройством жизни и неопределенностью в годы (пост)советского кризиса, охотники стали осваивать новые территории для заготовки ступеней. В то же время бригадам приходилось вводить новые правила их добычи и взаимодействия в ландшафте, который только начинал становиться знакомым.

Долгие недели, проведенные в тайге, позволили охотникам изучить поведение ракет — траектории их падения и места, где следовало искать ступени после следующего запуска. Строительство промысловых избушек и зимников, обустройство новых угодий для заготовки ракет помогло освоиться на этих территориях.















Сергей Геннадьевич, 57 лет, фрагмент интервью 2018 года:

— Если подъехал, а она [ракета] уже приготовлена, распилена к вывозке — не вздумай пилить. Если напишут «занято» на ракете, тоже не будешь пилить.

— А почему?

— Нельзя потому что. Место узкое, все равно друг друга найдем. У нас был случай один, дак. Мы подготовили ступень, чтобы приехать на гэтээске, на вездеходе, ее подцепить и утянуть. <...> Один раз приехали — задняя часть оставлена с соплами, пила оставлена [чужая].

Всего остального нету. Пилу забрали да на железе написали, где находимся, в какой избушке. Приехали. Договорились. <...> Оружие забрал у них и наличные деньги: «Когда будет погружено на машину, тогда и оружие получите». И все, без всякого скандала, и сейчас хорошо общаемся. Дак а че, если приготовленное, зачем трогать.

Петр Вениаминович, 63 года, фрагмент интервью 2018 года:

Вот ты идешь, находишь, метку ставишь — просто вырубаешь че-то там. Приходишь, знаешь чья. Вот бригадир ставит свою. Знаешь: Сергею, Мише [принадлежит]. Друг у друга не трогали. Ставишь метку, я «ПВ» вырублю — и ничего. Я у них не трогаю, у меня они не трогают.

В работе над этим проектом для меня оказалось важным проблематизировать вне-/земные материальные, экологические и технологические связи, обеспечивающие возможность человеческого присутствия в космосе.

Внимание к ступеням ракет-носителей позволяет заметить, как освоение новых рубежей («фронтиров») за пределами Земли привязывает жизни отдельных людей к руинированным ландшафтам. Территориальное распределение космической инфраструктуры в бассейне Мезени реконтекстуализирует «дикие» пространства Севера как места, наиболее пригодные для достижения земных орбит.









Иван Федорович, 58 лет, фрагмент интервью 2019 года:

— А как вы ходили туда? Как добирались раньше до той же избушки?

— Пешком. Я отсюда пешком — и две недели. Беру продуктов, неделю иду в одну сторону, продукты начинают заканчиваться, разворачиваюсь и иду обратно. Беру там палатку.

— А за сколько до избушки доходишь?

— Избушка 35 километров, 10 часов я иду пешком. Идешь с ношей, с грузом, пешком пробежать не долго, а так — идешь же все равно, продукты есть. По мере съедания их все меньше, потом уж пора оглобли разворачивать. Иногда заходишь, задерживает тебя что-то, ты, там, интересуешься. Иногда уже думаешь до избушки выйти, продукты какие-то перехватить. Иногда ягоды просто поешь. Сил нету.

Ступени ты ходишь летом ищешь. За одно лето больше тысячи километров нахаживаешь. Ракета падает, отстегивается, где-то в квадрате не больше четырех километров. Могут упасть в двух километрах друг от друга. За 70 метров ракету уже не видишь, за 50, может, увидишь, за 70 пройдешь. Если в этом квадрате находишь [ступень], ищи еще три.

Вот они [другие охотники, которые ищут ступени] работают, потом разоряются, и у них нет ни черта. С болот-то повыхватывали, а в лесу найти не могут! А я так прикидываю, прикидываю. А еще они [ступени] обычно падают как заяц бежит. Почти как принцип. Еще — почему так, не знаю — обязательно их низины тянут: если есть ручеина, то ли там завихрения какие-то, их поток утягивает.

Сразу проходишь все низины. Если одну зацепляешь [ступень], то еще ищи. Вот как низина... а эта штуковина, она же с 30 километров летит, и как-то все равно у ней поток воздуха, низина ее затягивает. Вот как интересно. И она не специально, не управляема. Низины ее тянут, это точно.

Через обращение к полям падения я связываю освоение космоса не только с популярными образами современности, внеземных исследований или человеческой мобильности, но и с последовательным загрязнением, политическим и экологическим отчуждением.

Это позволяет переосмыслить освоение космоса и сопутствующее ему замусоривание все больших пространств как предприятие, которое распространяет за пределы нашей планеты человеческие устремления, опустошающие жизнь на Земле.

Поля падения размывают границы, демонстрируя обыденные взаимозависимости в рамках освоения космоса, которые не укладываются в привычные планетарные (глобальные и локальные) масштабы. Одновременно загрязняя и делая нестабильной жизнь вблизи космической инфраструктуры, выброшенные ступени дают новые возможности для поддержания жизней тех, кто был затронут космическими запусками.

Разобранные контакты с золотым напылением из ступени «Союза». Мезенский район, 2017 год