10 книг, которые мы читали в августе: список развлекательного и серьезного чтения

5 книг для серьезного, вдумчивого чтения и 5 книг им в пару — чтобы отвлечься в разных литературных мирах. В выборке августа — роман о неудобной женщине, дневники немецкого интеллектуала о переменчивой Москве 1930-х, мемуары дочери «врага народа» и многое другое.




Марие Ауберт, «Взрослые люди»
«Поляндрия No Age», перевод Екатерины Лавринайтис

О чем: Иде 40 лет, и у ее биологических часиков срывает кукушку — не без помощи любящих родственников.

Зачем читать: на самом деле этому крошечном роману — всего 160 страниц — не требуется привязка к какой-то конкретной стране или определенному времени. Дело тут происходит в самые обычные выходные на норвежской даче, но от перемещения дачи, скажем, в Подмосковье ничего не изменится — это вполне универсальная история о женщине, у которой к 40 годам так и не появилось какого-то социально понятного статуса. Ида не мать и не жена, все еще дочь, но уже давно не ребенок. И пока она думает о том, как бы ей половчее запрыгнуть в последний вагон уходящего поезда и заморозить драгоценные яйцеклетки (которые вроде бы и не золотые, но и Ида не курочка-несушка), ее сестра с комфортом устраивается в свеженькой беременности, а родители больше думают о сестре. И никто из ее родственников в целом толком не знает, что делать с Идой, которая давно должна была уже свыкнуться с ролью незаметной незамужней тетки, а она по-прежнему клеит мужиков в тиндере и надеется на то, что ее жизнь не закончилась, а просто еще не началась. «Взрослые люди» — роман не только о неудобных женщинах, о которых то и дело спотыкается общество, но и о том, что некоторые люди взрослеют вразрез со своими же ожиданиями и в таких случаях, наверное, нужно прекратить метать икру и жить, как живется.

Тана Френч, «Фэйтфул-Плейс»

«Фантом Пресс», перевод Любови Карцивадзе

О чем: мужик понимает, что с его невестой, которая 20 лет назад вдруг исчезла безо всякого предупреждения, возможно, что-то случилось.

Зачем читать: «Дублинский цикл» Таны Френч — практически идеальная серия полицейских детективов. И ужасно жаль, конечно, что в последнее время Френч отошла от детективной беллетристики и старается написать большой плотный роман, потому что хороших детективов пишут очень мало, а у Френч в этой области настоящий талант, даже несмотря на то, что завязки ее детективных романов подчас бывают, мягко говоря, фантастическими. Например, во втором романе «Дублинского цикла» нам предлагают поверить, что два человека могут быть как две капли воды похожи друг на друга, не будучи при этом связанными никаким, даже дальним, родством. А в «Фэйтфул-Плейс» прожженному полицейскому инспектору Фрэнку Мэкки только спустя 20 лет приходит в голову мысль, что любовь всей его жизни, девушка, с которой они собирались вместе сбежать в лучшую жизнь, не пришла к нему с вещами в условленный час потому, что вообще-то попала в беду. Но это все вообще неважно, потому что Френч даже на невообразимой завязке конструирует кажущийся правдоподобным текст, и ее расследования сочетают в себе два самых важных условия хорошего детектива: во-первых, совершая нелогичные поступки, ее герои выглядят живыми людьми, а не одушевленными кусками картона, и, во-вторых, Френч очень хорошо все понимает про жанровую игру и всегда аккуратно доводит ее до конца. Для настоящего детектива очень важно, чтобы у читателя перед глазами были все подсказки, но хороший автор детективов еще и хороший фокусник, и Френч, как никто иной, умеет отвлечь внимание читателя ложными ходами и фальшивыми развязками, и в эту игру она всегда играет от души, без постмодернистского прищура, а это, знаете, уже почти утраченное искусство.



Ойинкан Брейтуэйт, «Моя сестрица — серийная убийца»
Popcorn Books, перевод Аллы Ахмеровой

О чем: одна сестра убивает своих бойфрендов, другая — помогает замывать кровь и прятать трупы, а все вместе это размышление о том, сколько всего мы готовы простить красоте в наш век оголтелой визуальности.

Зачем читать: когда-то эта книга мелькнула в одном из длинных списков Букеровской премии, но дальше него не ушла. Вполне объяснимо, потому что Букер всегда лишь заигрывает с жанровыми и околожанровыми историями, но они редко добираются до финала, обычно уступая историям, в которых мораль и/или человеческие страдания составляют значительную жировую прослойку книги. Иными словами, Букер не терпит легковесности, а история о том, как младшая сестра убивает, а другая приходит замывать кровь и заворачивать труп в ковер, кажется с виду недостаточно серьезной, какой-то черной комедией о том, что было у стариков две дочери, красивая и старшая, и отношения у них были так себе, родом из детства, конечно же. Но постепенно своего рода растянутый нуарный анекдот оборачивается вполне себе реальной историей о том, что людей формирует не столько детство, сколько любой пережитый в детстве опыт зла и насилия, и что с лица, конечно, воду не пить, но чем красивее оно, это лицо, тем больше у него фильтров для реальности и тем чаще красота начинает равняться с правотой. Сестрица Айюла красивая, а значит, ее надо беречь; сестрица Кореде лицом не вышла, а значит, может замыть кровь и сойти за убийцу — ты виновата лишь в том, что тебя хочется отфотошопить, но в XXI веке это серьезный проступок.

Ислам Ханипаев, «Типа я»
«Альпина. Проза»

О чем: восьмилетний мужик Артур справляется с тяжелым горем при помощи вымышленного друга и вполне реальных хороших людей (без некоторого количества оленей тоже не обошлось, конечно).

Зачем читать: повесть Ханипаева часто сравнивают с романами Бакмана, и у них действительно есть одно общее важное свойство — это умение подолгу говорить о хороших людях, выстроить историю не вокруг зла, распада и тлена, а вокруг того, на чем и держится жизнь, — незаметной доброты самых обычных людей. Однако «Типа я» во многом гораздо лучше Бакмана, потому что заставляет нас снова поверить в человечность людей, которых в русскоязычной литературной традиции обычно описывают если не негативно, то достаточно снисходительно, — таксистов и алкашей, продавщиц и медсестер, школьных психологов и школьных задир, а также бабуль из маршруток и живущих в панельках мужиков. Пока Артур пытается примириться со смертью мамы и прижиться в новой семье, весь Дагестан (овершенно не идеализированный, а очень живой, с начальниками, покупающими себе золотые унитазы, и водилами маршруток, которые разговаривают примерно так: «Ругательство! Ругательство! Ругательство!») приходит ему на помощь. Артуру помогают искать папу, угощают тортом, вытирают слезы, любят, выслушивают и, самое важное, объясняют, зачем надо учиться танцевать лезгинку (ведь тогда вас заметят на свадьбе, 100%!). И хотя эта история явно не претендует на звание высокой литературы, она сейчас делает для читателя гораздо больше, чем самый интеллектуальный роман, — напоминает, что добро побеждает не сразу, а незаметно.



Мария Бурас, «Лингвисты, пришедшие с холода»
«Редакция Елены Шубиной»

О чем: сборник ламповых историй о людях, во многом благодаря которым у нас есть «Гугл транслейт», умные колонки с Алисой, навигаторы и приблизительное представление о том, что падежей в русском языке гораздо больше, чем шесть.

Зачем читать: довольно сложно рекомендовать книгу, которая тебе скорее не понравилась, однако все мои претензии относятся к форме, а не к содержанию. О собственно лингвистике из этой книги узнать почти ничего нельзя, вся она — поток отчаянно, с любовью не отредактированного мемуарного текста, отзывов, некрологов и воспоминаний о людях, которым в 1950–1970-х годах довелось в СССР с нуля пересобирать лингвистику как науку. Если вы вдруг не учились, скажем, по учебникам Апресяна или Виноградова, эти люди довольно быстро сольются в единый образ бесконечного ученого, который пытается вылепить из хаоса структуру, когда, с одной стороны, вроде бы недавно умер Сталин, а с другой — уже выгоняют из университета за письмо в поддержку Пастернака. Но посреди этого потока неотрежиссированной, (авто)биографической речи — «Колмогорову тоже делать нечего, поэтому целые дни он со мной говорил — безумно интересно! — не помню, о чем» — постепенно проступает другая, тайная история советской, да и российской науки, которая вся кажется сформировавшейся на минном поле, зависящей от капризов людей, которым ты не подал руки, от того, скрыл ты или не скрыл в автобиографии репрессированного отца, от того, сумела ли ты вовремя понравиться условной Ахмановой, которая спасет тебя для науки от распределения в железнодорожную школу, и так далее. На месте лингвистов могли быть физики, литературоведы или метеорологи, потому что это полифоническое свидетельство ученых о том, что любую науку можно развивать в самых непростых условиях, но как же хорошо, когда никто не мешает работать.

Тейлор Дженкинс Рейд, «Семь мужей Эвелин Хьюго»
Inspiria, перевод Сергея Самуйлова

О чем: у одной актрисы было семь мужей и одна большая любовь.

Зачем читать: когда читаешь этот роман, сразу становится понятно, отчего он стал литературной сенсацией при довольно обкатанном сюжете. Журналистка, которая мечтает прославиться, но пока пишет проходные фичерки в приблизительно интеллектуальном глянце, идет брать интервью у великой актрисы, а та рассказывает ей всю свою жизнь: от нищего детства до звездной карьеры и семи мужей, и все это хорошо подсвечено жирно воссозданной атмосферой старого Голливуда, вспышками таблоидных вырезок, скандалами, интригами, сексом, запретной, невозможной любовью и фейерверком разбитых сердец. Однако успех романа зависит не столько от самой истории, сколько от того, как безупречно она рассказана. При идеальной структуре (ни долгого вхождения, ни провисаний в динамике, ни растянутых сцен) роман еще и успешно оперирует всеми рабочими, проверенными нарративными тропами: из грязи — в князи; победа над абьюзером; трагическая смерть от болезни; тайны из прошлого; дело не в тебе, а во мне; противостояние бездушному обществу; настоящая семья — это близкие, которых выбираем мы сами; сильная женщина (не) плачет у окна. И все это обилие старых трюков не просто отлично уживается в одной истории, а еще и не мешает друг другу. «Семь мужей Эвелин Хьюго», конечно, роман-икея и роман-дошик, но иногда мало что может сравниться с дошиком по уровню жизненной необходимости, конечно.



Вальтер Беньямин, Московский дневник
Ad Marginem, перевод Сергея Ромашко

О чем: немецкий интеллектуал проводит в Москве конца 1920-х годов несколько морозных, хаотичных и исполненных нежного любопытства месяцев и записывает свои впечатления в дневнике

Зачем читать: дневник Беньямина примечателен в первую очередь своей непримечательностью. Это действительно дневник, на страницах которого хоть и проскакивают размышления Беньямина о советском театре, физике пространства или особенностях русской жанровой живописи 19 века, но прежде всего это, конечно, сборник мелочей и впечатлений от Москвы, где Беньямин оказался зимой 1926–1927 гг. Он ехал сюда за путевыми заметками и вроде как примерить к себе коммунизм, но дневник полон его встреч с латышской актрисой Асей Лацис, в которую он был тогда влюблен, и Москвы, переживавшей тогда очередной период внутренней амальгамации, сращивания старого и нового, и Беньямин в своих записях отражает это переменное, переменчивое, личное и городское время. Он дотошно подсчитывает Асины поцелуи и минуты близости с ней, ищет, где бы купить свечи, трет заиндевевшие окна трамваев, пытаясь понять, куда он едет и где находится, разглядывает вывески, покупает лососину и елку с ленточками в том самом «большом гастрономе» на Тверской, осознает ценность свечей перед электричеством, и незаметно для себя — но весьма считываемо для русскоязычного читателя – создает портрет города, который время снова вывернуло наизнанку, заплатами внутрь, прорехами — наружу, и который снова пытается перепридумать себя, и, главное, пережить зиму.

Анна Старобинец, «Лисьи броды"
Рипол-Классик

О чем: бывший циркач, менталист, зэк и немного супергерой Максим Кронин ищет пропавшую жену и поиски приводят его в Маньчжурию, где граница между мирами — лисиц и людей, мертвых и живых – попросту исчезает.

Зачем читать: затем, что это просто очень хороший роман, какого давно не было на русском языке. Для писателя это практически смертельный номер: не просто соединить в одной истории больше пяти самых разных сюжетных линий, но и сделать так, чтобы все эти линии не заискрили несостыковками, и читатель не стал бы в них мучиться, как пресловутая старушка в высоковольтных проводах (кто не помнит этот стишок, подскажу, что старушка мучилась недолго), — это удивительное, редкое мастерство. В «Лисьих бродах», на первый взгляд, есть все для мучительного, тревожного чтения: зэки и особисты, черное безвременье последнего года войны, урановые рудники, карцерная атмосфера маленького городка, опыты над людьми, горы трупов, отрубленные пальцы и сорванные под пытками ногти. Но при этом Анне Старобинец каким-то мистическим образом удается затушевать всю эту тьму нереальной, мерцающей стилистикой немого кино, сказочностью междумирья, главами, рассказанными от лица собаки-телохранителя в конце-то концов, и вот уже история, которая могла стать очередной беспросветкой, вдруг делается волшебством и приключением, книжкой из какого-то идеального далёка, старым новым жюльверном для безнадежно выросших детей.



Нелли Морозова, «Мое пристрастие к Диккенсу. Семейная хроника. ХХ век»
«Иллюминатор»

О чем: реальная история дочери «врага народа», которой любовь к чтению помогла в какой-то мере пережить арест отца и ссылку.

Зачем читать: с одной стороны, это, разумеется, очень страшная книга. Золотое и понятное детство в Таганроге, которое героиня проводит с любящими родителями сначала в веселой нищете, потом — в относительном достатке, в 1936 году начинает рассыпаться. Позолота стирается, свиная кожа террора не просто остается, а затягивает собой все большую поверхность жизни, и вот уже отец Неллечки арестован и объявлен врагом народа, а саму ее мама отправляет в Уфу к бабке — с юга в холод, из округлого завершенного мира в неизвестность. Однако все обаяние и чудо этой книги заключается в том, что это и страшная книга, и одновременно очень живая и веселая. Больше всего «Мое пристрастие к Диккенсу» напоминает кассилевскую повесть «Кондуит и Швамбрания», где Лева с Оськой прятались от наступающего на них нового времени в выдуманной книжной стране. И Нелли точно так же отгораживается от голода, неизвестности и тревоги за маму толстыми томами Диккенса, Дюма и Толстого. Так же как и «Швамбрания», мемуары Нелли Морозовой полнятся практически романными персонажами. Кулацкая дочка Мотя с огромным любящим сердцем, старая Апа, которая приняла и полюбила ссыльных дочь и мать, авантюристы — дяди Нелли, которым удалось уйти и от Ежова, и от Берии, кот Кац и козы Флавий и Юстус — ужас реальности скрадывается самой осязательностью, масштабностью текста и изображенных в нем людей, которые все-таки чаще испытывают пристрастие к Диккенсу, чем к злу.

Фрэнсис Хардинг, «Песня кукушки»
Clever, перевод Елены Измайловой

О чем: девочка просыпается в больнице, и ее воспоминания кажутся ей одновременно своими и чужими, и весь мир кажется немного чужим и искривленным, и, возможно, в больнице проснулась не совсем она.

Зачем читать: Фрэнсис Хардинг — британская писательница, возможно попавшая к нам из мира фэйри. Ее вроде бы детские книги не то чтобы удивительно недетские, скорее, они всегда уводят читателя из мира ожидаемого в мир, который буквально на каждой странице уходит у даже очень взрослого и искушенного читателя из-под ног. Хардинг умеет собрать из привычных материалов (британские и кельтские легенды, магическое городское подбрюшье, люди и сказки по ту сторону холма, вечная детская боязнь обнаружить в себе подменыша или, того хуже, обнаружить зло в родителях) действительно страшную, странную и очень ночную историю, в которой нет ни одного предсказуемого поворота, и с каждой новой главой история становится все «страньше и страньше», все темнее и объемнее. В «Песни кукушки» снедаемая нечеловеческим голодом девочка съедает кукол и хорошие воспоминания, киноэкран становится ловушкой, а сухие листья — волосами, ножницы оказываются страшнее любого оружия, а джаз — силой, которая может склеивать миры и разрушать их. Подобной двойственности с виду детского текста, который то и дело оборачивается темным ужасом, который с читательских лет семи не выглядывал из шкафа, умеет добиваться разве что Нил Гейман (его «Коралина», пожалуй, самая верная книжная рифма к этой истории). Но Хардинг во многом безжалостнее и острее, потому что пишет не просто страшную сказку, а еще и историю взросления, которая никогда не бывает доброй.
Источник