Дом на многоножках (9 фото)

Хоть у нас уже был Rainier Tower : дом на ножке и Московские «Бублики» , но эта фотография меня тоже сильно заинтересовало. Как то футуристично все снято и даже есть подозрение на "фотошоп".

Однако узнав как обстоит дело в реальности я удивился еще больше …





ТАК НАЗЫВАЕМЫЕ «ДОМА НА НОЖКАХ» на Новосмоленской набережной Питера — часть большого советского градостроительного проекта по развитию Васильевского острова в сторону залива. По замыслу архитекторов мастерской Сергея Евдокимова, этажность зданий должна была постепенно повышаться по мере приближения застройки к большой воде. В оригинальной схеме композицию завершал огромный небоскрёб-«маяк». Эта часть проекта, как мы знаем, осталась лишь на бумаге. А вот четыре дома повышенной этажности на набережной возвести удалось, уже совсем под занавес Советского Союза. Уникальные по тем временам 22-этажные жилые дома воплощали в жизнь те же строители, что чуть ранее создавали известные высотки на площади Победы.

Ленинградские «дома на ножках» интересны не только повышенной этажностью, но и конструкцией. Здания имеют монолитный остов сложной многоугольной геометрии. Монолит в поздние советские годы всегда был признаком уникального проекта. Новое жильё тогда возводилось в большинстве случаев из типовых сборных конструкций заводского изготовления. Нетиповым жильём занимались только в мастерской Н. М. Захарьиной в ЛенНИИПроекте, где проектировали застройку пригородов Ленинграда, и в ЛенЗНИИЭПе — специализированном экспериментальном проектном институте. В последнем больше занимались уникальными общественными зданиями, городами на Севере и прочими особыми проектами.








Для сотрудника ЛенНИИПроекта Виталия Сохина — автора домов на Новосмоленской набережной и ученика Сергея Евдокимова — этот заказ оказался уникальным творческим шансом. Его индивидуальный почерк проявился в складчатой структуре фасадов жилых домов. Это решение напоминает о другом его шедевре — здании ленинградского Морского вокзала.

Что касается дизайна знаменитых ножек-опор, то они имеют ряд прототипов-аналогов, в том числе и в советской архитектуре. Дома на опорах стали одним из символов архитектуры модернизма XX века. Среди знаменитых примеров не только дом Наркомфина архитектора Моисея Гинзбурга в Москве или «Жилая единица» Корбюзье, но и множество домов Оскара Нимейера — очень популярного в СССР бразильского архитектора-коммуниста. В послевоенной архитектуре брутализма, возвеличившей эстетику открытого фактурного железобетона, этот приём стал чрезвычайно распространённым.


.




Наиболее известный позднесоветский прототип — жилой дом на Беговой в Москве. Он же «дом на ножках», «дом-сороконожка», «дом на столе», «дом авиаторов». Парадокс этого дома в том, что его якобы изначально должны были построить на берегу водоёма. В 1970 году проектировавшие здание архитекторы под руководством А. Д. Меерсона воспользовались давнишней схемой «Жилой единицы» Ле Корбюзье и подняли дом на опоры, чтобы сохранить живописные виды. В итоге дом построили вовсе не у воды, а у оживлённой транспортной магистрали. С тех пор «ножкам» придумывают разнообразные оправдания, а также множат прозвища дома.

Более поздние дома на Смоленке, строившиеся с середины 1980-х до начала 1990-х годов, как раз расположились на набережной у воды. Но стоят они перпендикулярно руслу не слишком полноводной реки. Так что говорить о сохранении видов тут тоже не приходится. Опоры, разумеется, играли роль защиты от наводнений. Если посмотреть на противоположную сторону набережной, то видно, что там дома подняты на стилобат. Все эти решения — дань ленинградским защитным нормативам, действовавшим в те времена.






ПАВЕЛ, БАНКОВСКИЙ АНАЛИТИК, 26 ЛЕТ: «Все мои родственники, начиная с прабабушек, жили в Петербурге: в былые времена — на Фонтанке, после революции уехали в Ярославскую область и в середине 1920-х, когда закончился голод, вернулись, поселившись в коммуналке на 12-й линии Васильевского острова. После того как этот дом ушёл на капремонт, родители моей мамы купили квартиру у метро „Приморская“, в кооперативном доме от Завода имени Козицкого, на котором они работали с 1930-х годов. Затем, в 1998 году, родственники решили, что надо купить ещё одну квартиру, и взяли её в доме на Новосмоленской набережной, 4. В этой квартире 15 лет жила моя прабабушка, а в прошлом году сюда переселился я. Начал делать ремонт и параллельно заинтересовался окрестностями.

Раньше здесь были пустыри. Активная застройка началась только в 1980-е: всю территорию хотели сделать зоной культурного досуга ленинградцев, а в устье Смоленки планировали разбить парк с памятником Петру I под названием „Окно в Европу“. Устье расширили, углубили, одели Смоленку в гранит. Но потом началась перестройка, и проект свернули.







По утрам, особенно осенью, у нас очень часто туман и морось из-за близости к воде. И постоянно дует ветер. Ты идёшь на работу — ветер дует в лицо, идёшь с работы — снова в лицо, не очень приятно. На Петроградке, где я работаю, таких ветров нет. Туман же всегда красив: иногда из-за него не видно соседнего дома, до которого метров 200. Белая пелена. Кстати, когда ветер дует в сторону от залива, Смоленка мельчает. А когда, наоборот, с залива, она выходит из берегов и добирается чуть ли не до кустов. До дороги, впрочем, на моей памяти ни разу не доходила.

У дома большое количество плюсов, главные — относительная тишина (здесь не так много машин), близость к метро, свежий воздух и большое количество зелени. Основной минус — дом из монолитного железобетона. Cтроители криво его залили, в итоге кривые стены, пол и потолок. Стены „гуляют“ в пределах трёх сантиметров. Но это неприятно только эстетически, а на безопасность вряд ли влияет. Хотя жители 21-го и 22-го этажей говорят, что при штормовом ветре создаётся ощущение, будто дом слегка качается. Видимо, это инженерная особенность. Мы на 14-м этаже ничего такого не замечаем.








В доме одна парадная, 22 этажа. Второй и третий — технические, там ничего нет, на лифте едешь сразу с первого на четвёртый этаж. Что там в этих технических помещениях — не знаю, туда не попасть. В основном все пользуются лифтами, но есть и две пожарные лестницы. Проблема в том, что на некоторых этажах — например, на нашем — предприимчивые жильцы поставили у пожарных лестниц железные двери, и без ключа на этаж не попасть. А замок с той стороны двери и вовсе может быть замазан пластилином. Приходится или ломиться к соседям, или ждать, когда запустят лифт. Мы пытаемся бороться с железными дверьми, писали в пожарную инспекцию, но ответа не было. Кроме того, на лестничной площадке в своё время оборудовали кладовки, но всё те же предприимчивые жильцы поменяли замки и фактически присвоили общие помещения. Поставили туда свой хлам, что опять же нисколько не отвечает требованиям пожарной безопасности. И с этим тоже невозможно бороться: председателю ЖСК всё равно.

Между домами есть три платные парковки, расценки — 150 рублей в сутки. Многие ставят туда машины, не знаю зачем: я не замечал, чтобы в окрестностях скручивали номера или били стёкла. В 2006–2007 годах предполагалось снести все эти маленькие парковки и построить девятиэтажные паркинги. Даже поставили синий забор, начали что-то возводить, но жители возмутились, собирали митинги, писали во все инстанции. Очень боялись, что, когда будут забивать сваи, дома дадут усадку и пойдут трещинами: территория-то намывная. Жители провели за свой счёт дополнительные изыскания, и проект свернули.








Кстати, про парковку. В марте мы вернулись из отпуска и обнаружили, что с фасада дома на мою машину упал камень и разбил стекло. Обратился к председателю ЖСК, а тот сказал: „Ничего не знаю, разбили хулиганы“. Мы написали в приёмную губернатора Полтавченко, и в итоге в ЖСК решили, что „курьи ножки“ надо покрасить. А то, что из щелей дома могут упасть камни, никого не волнует. Ругались-ругались, а потом просто перестали ставить машину под домом. Кстати, выяснилось, что это не единичный случай: я нашёл ещё одного автовладельца, у которого машина пострадала от упавшего камня.

Но капитальных работ дом не требует: здесь такой монолитный железобетон, что, когда мы делали ремонт в квартире, без мощного перфоратора ни одну стену было не пробить, ни один гвоздь не вбить. Мы четыре раза чинили перфоратор: настолько всё капитально сделано. Причина же камнепада — в треугольных балконах: их стыки заделали цементом, и он от ветра, влаги и времени начал потихоньку рассыхаться, из щелей стали вываливаться камни.








Иногда в доме появляются рыжие муравьи. Непонятно, откуда бегут: то ли ремонт кто-то делает, то ли травит их. Во втором доме на Новосмоленской набережной, по рассказам, и вовсе крысы бегали по лестницам из-за забившегося мусоропровода. А тараканов тут нет. Я вообще всего раз в жизни видел живого таракана в квартире. Между домами часто летают альбатросы и садятся на балконы к тем, у кого они не застеклены. На Смоленке постоянно подкармливают уток.

Никакой активной жизни, тем более сплочённого сообщества, в нашем четвёртом доме нет. Я год живу в этой квартире и за всё это время лишь раз видел соседей. Никто не ходит по коридору, никого не видно — только чувствуется, что кто-то курит. В основном тут живут или те, кому за 40, или совсем пенсионеры, а молодёжи почти нет. Сдаваемых в аренду квартир мало.

Форма управления домом — жилищно-строительный кооператив. Ломать систему никто не собирается: всех всё устраивает. Единственное — не нравятся постоянные проблемы с электриком. Например, если в парадной перегорает лампочка, надо писать заявление, вызванивать, и неизвестно, когда он придёт и поменяет. Самостоятельно же это не сделаешь: в парадной не обычные маленькие лампочки, а большие, промышленные. Ну а в остальном — в парадной убирают, мусор вывозят, жаловаться не на что. Коммунальные услуги стоят летом порядка двух тысяч рублей, а зимой — три с половиной тысячи. Летом в квартире невозможно находиться, очень жарко, так как сторона солнечная. Выход — закрывать шторы, тогда более-менее прохладно. А зимой отопление очень хорошее, такой жар, что мы перекрываем батарею: слишком душно.





Есть консьерж, который обходит дом каждый час, а в остальное время смотрит телевизор. Консьержами работают жители ближайших домов, сутки через трое. Одна консьержка тут не меньше 15 лет, с того момента, когда мы купили квартиру. Консьержи очень бдительные: у меня поначалу всё время спрашивали, к кому это я пришёл. Около консьержа есть специальный столик, куда все жильцы складывают ненужные вещи — старые туфли, платья, книги. Один раз выставили стопку книг, среди которых была одна про жизнь Лихачёва с автографом собственно Лихачёва, по-моему, 1987 года. Я её забрал и отдал родителям, сейчас она хранится у них.

Все очень удивляются этим домам, у жильцов часто спрашивают: „Как они стоят? Как люди не боятся в них жить?“ На взгляд вопрошающих, дома очень неустойчивые: ну что это — центральный столб и 16 ножек. Мне же не страшно абсолютно. Когда здесь строили, всё просчитали — свай забили столько, что стоят надёжно. Подвала тут, разумеется, нет, на крышу выхода тоже нет: поставили замки. Раньше можно было пройти. Я один раз выбирался на соседнем доме. Оттуда видно то же, что и из моего окна, только получше: Смоленское кладбище, шпиль Петропавловки, Измайловский собор, кусочек Александро-Невской лавры. Иногда из окна также виден салют с Петропавловки.

С последнего, четвёртого по счёту, дома на ножках то ли в прошлом, то ли в позапрошлом году прыгали парашютисты. Ещё здесь рядом снимали фильм „Брат“ — сцену, где главный герой Данила Багров покупает одежду. Правда, дома не попали в кадр. Ну и сцены из „Осеннего марафона“ тоже тут снимали, только в те годы здесь ещё был пустырь».

Источник