14 книг об эмиграции — с XVI столетия и до наших дней (14 фото)

Отъезд за границу, в эмиграцию — в русской истории явление столь же привычное, сколь и постоянные потрясения.



Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским




Литературный памятник XVI века, который переписывался вручную, из-за чего дошел до нас в чуть измененном виде, но по-прежнему передает атмосферу тех дней. Андрей Курбский, видный военачальник, воспользовавшись неразберихой Ливонской войны, сбегает в литовский тыл. Оттуда Курбский отправляет Ивану Грозному первое письмо, в котором выражает свое несогласие с политикой царя, критикует его действия и взгляды. Грозный отвечает резко, но все-таки отвечает — так завязывается переписка, которая затрагивает вопросы религии, государственного управления, общественного устройства, природы монархии, свободы и ответственности. Сознательная эмиграция Курбского — одна из первых запечатленных на письме.

Александр Герцен, «Былое и думы»


После восстания декабристов в 1825 году в России наступило мрачное время: усилилась цензура, любой политический протест и почти любая политическая активность подавлялись. Герцен, будучи еще студентом, изучал немецкую философию и знакомился с новейшими социалистическими идеями, участвовал в студенческих волнениях. Уже после учебы, находясь на государственной службе, неосторожно высказался в письме о действиях в полиции и был сослан. В 1847 году он уезжает в эмиграцию, где вскоре начнет издавать оппозиционный журнал «Колокол», который будет выходить десятилетиями. «Былое и думы» начинается как роман взросления (знаменитая сцена клятвы на Воробьевых горах), продолжается описанием его молодости и его соображениями о России тех лет. Большая часть книги посвящена именно жизни в эмиграции, европейским революциям 1848 года, Лондону, Парижу тех дней.



Александра Коллонтай, «Воспоминания»


Коллонтай — революционерка из дворянской семьи, первая женщина на министерском посту в России, организатор сексуального просвещения, дипломат. После того как ее обвинили в призывах к свержению царского правительства, долгое время жила за границей вплоть до падения царского режима. Воспоминания о том времени окрашены также в революционные цвета — панораму европейской жизни тех лет она описала в книгах «По рабочей Европе» и «По буржуазной Европе». Из нашего времени трудно себе представить, как широк был круг дореволюционной эмиграции — политическая оппозиция (и Ленин, и Сталин подолгу жили в Европе), деятели культуры, женщины, стремящиеся получить высшее образование, евреи, спасающиеся от погромов. Воспоминания Коллонтай позволяют это ощутить, к тому же некоторые биографы называют ее пребывание на посту посла уже в поздние годы жизни также вынужденной эмиграцией — и об этом она тоже успела написать.

Юрий Терапиано, «Литературная жизнь русского Парижа за полвека»


После февральской и октябрьской революции в Европу уехало беспрецедентное количество людей, недавно созданной Лиге наций даже пришлось создать специальный документ, удостоверяющий личность для русских эмигрантов, больше не имеющих гражданства, — по фамилии инициатора его называли «нансеновским паспортом» (о котором позже мечтали герои Ремарка, спасавшиеся от режима Гитлера). Именно поэтому круг письменных свидетельств необычайно широк, воспоминания оставили политики, придворные, военные, литераторы, балетмейстеры, промышленники, купцы, рабочие, а затем и их дети. Книга Терапиано сосредотачивается именно на литературной жизни. Он фиксирует ее изменения от расцвета первой волны эмиграции в 1920-е и 1930-е годы вплоть до ее угасания в 1970-е, когда с новой волной эмиграции литературный Париж стал уже совсем другим.


Нина Берберова, «Курсив мой»


Книга Берберовой стоит особняком среди книг первой волны эмиграции. Она уезжает совсем юной девушкой вместе с большим поэтом, значимым для литературной жизни дореволюционной России, — Владиславом Ходасевичем (оставившим, кстати, собственные воспоминания), с которым познакомилась в экзотическом учреждении Петрограда — ДИске (сокращение от Дом искусств), где она ходила на семинары. Уже оказавшись в Париже, познакомившись с Горьким, Гиппиус, Цветаевой, она сформировалась как писательница и автор биографий. «Курсив мой» отличает яркая индивидуальность, стремление писательницы к самостоятельному выстраиванию собственной жизни, к цельному, романному ощущению своего жизненного пути. Кажется, что для Берберовой любая тягота — это возможность сделать шаг вперед, не зря в самом начале книги она вспоминает эдиссонову лампу в пожарной части — которая, кстати, светит до сих пор.

Ирина Одоевцева, «На берегах Сены»


Диптих Одоевцевой «На берегах Невы» и «На берегах Сены» — классическое произведение эмигрантской литературы (вообще, это должен был быть триптих — последнюю книгу воспоминаний она не успела дописать). Если в первом она говорит о своем взрослении и становлении как поэтессы, о литературном круге той странноватой эпохи и отношениях с Николаем Гумилевым, то вторая описывает новую жизнь с эмигрантскими тяготами в прекрасном Париже, попытками красивой и достойной жизни в заведомо неблагоприятных условиях. Одоевцева дожила до перестройки, в 1987 году счастливо вернулась в давно покинутый Петроград-Ленинград (записи с ней легко посмотреть на ютьюбе). Она умерла в 1990 году в возрасте 95 лет, едва не дожив до крушения Советского Союза.


Зиновий Зиник, «Третий Иерусалим»


Третья волна эмиграции в 1970-х связана с полуофициальным разрешением евреям выехать из СССР. Тут есть, правда, две оговорки. Первая: советские власти использовали это как инструмент выдавливания из страны неугодных — не только евреев. И вторая — многие из тех, кто хотел уехать, но не был евреем, так или иначе получали заветный «израильский вызов», то есть специально оформленное приглашение из-за границы, чаще — родственное (или — «родственное»), и покидали страну. Зиник — как раз представитель третьей волны, при этом один из тех, кто пытался серьезно осмыслить положение эмигранта. Его знаменитая статья «Эмиграция как литературный прием» и книга «Третий Иерусалим» — ярчайшие тому подтверждения. К слову, после отъезда Зинику удалось реализовать себя не только как писателя, но и как журналиста — он долгие годы работал в разных эмигрантских и британских изданиях, на радио. Сейчас Зиник проживает в Великобритании.

Сергей Довлатов, «Иностранка»


Сергей Довлатов осознанно, максимально долго оставался в СССР. Он, восхищавшийся ленинградскими писателями 1920-х и 1930-х, считал, что для того, чтобы продолжать писать, ему необходима родная языковая среда и что именно на родине, где его не допускали к публикации и он вынужден писать в стол, есть некоторое пространство для свободы творчества. Историю отъезда он изложил в рассказе «Полковник говорит — люблю», его жена с дочкой уехали, и он не счел возможным остаться здесь без них, к тому же постоянные намеки на отъезд со стороны компетентных органов не способствовали хорошему самочувствию. В других рассказах и заметках он подробно написал о жизни в эмиграции, работе в газете «Новый американец», общении с диаспорой и представителями еще первой волны. «Иностранка» — короткая, но, скажем, очень победительно-витальная повесть о молодой эмигрантке Марусе Татарович, которая уехала не из-за преследований, но за личным счастьем и в итоге нашла его. Попутно Довлатов представляет целую галерею портретов русского эмигрантского Нью-Йорка — каждый двумя-тремя штрихами, но получается так выразительно и живо, что кажется, будто его героев все еще можно встретить где-то совсем рядом.


Эдуард Лимонов, «Это я — Эдичка»


Эдуарда Лимонова, тогда совсем молодого писателя и поэта, зарабатывавшего на жизнь пошивом джинсов, под давлением КГБ выдавили из СССР в 1974 году. Так начинается долгая и трудная история его эмигрантской жизни, выковывания собственного стиля и обретения славы. В 1976 году он пишет автобиографический роман «Это я — Эдичка», где он вполне реалистично излагает то, как жил в эмиграции человек, мечтавший заниматься литературой, — нет денег, нет работы, с перспективами очень сложно, все это не способствует тому, как устраивается личная жизнь (на самом деле — она разлаживается, люди чувствуют себя отчужденными друг от друга). Роман становится скандальным и популярным, Лимонов продолжит его двумя другими книгами «Нью-йоркского цикла»: «История его слуги» и «Дневник неудачника». Жизни в эмиграции посвящены и другие его книги — «Укрощение тигров в Париже», «Палач», впечатления от встреч и знакомств нашли отражение в «Книге мертвых». Парадоксально, что к моменту возвращения в Росиию опыт заграничной жизни закалил Лимонова, его ждали здесь как большого писателя, его книги в конце восьмидесятых и девяностых расходились миллионными тиражами. Вопрос, если бы была возможность избежать отъезда, готов ли он был бы отказаться от эмигрантского опыта, можно оставить риторическим, но если всерьез — скорее нет, чем да.

Иосиф Бродский, «Полторы комнаты»


На момент эмиграции из СССР Бродский уже был известен на Западе. В 1964 году его судили по обвинению в тунеядстве — по указу «Об усилении борьбы с лицами, уклоняющимися от общественно полезного труда и ведущими антиобщественный паразитический образ жизни». За Бродского вступились видные писатели и поэты, стенограмма суда над ним, записанная Фридой Вигдоровой, широко разошлась в самиздате и тамиздате, движение в его защиту стало международным. После «Крестов» и ссылки он передает свои стихи для печати за границей — и вскоре КГБ вынуждает его к отъезду. Позднее Бродский говорил, что если бы была возможность, он бы остался на родине ближе к родному языку, однако после падения СССР так никогда и не вернулся на родину, объясняя, что возвращаться на место любви куда сложнее, чем на место преступления. Несмотря на то что он выстроил успешную университетскую карьеру в Америке и получил Нобелевскую премию по литературе, он тосковал по Ленинграду и родителям. После их смерти, он пытается осмыслить связь с родным городом, детство, юность и потерю родителей в эссе «Полторы комнаты», которое построено как умозрительное возвращение домой. В 2009 году режиссер Хржановский по мотивам эссе снимает фильм «Полторы комнаты, или Сентиментальное путешествие на родину», где родителей Бродского играют Юрский и Фрейндлих.





Александр Стесин, «Нью-йоркский обход»


Стесин, лауреат премии «НОС», — поэт, писатель, врач-онколог. Он принадлежит уже к четвертой волне эмиграции — его семья уехала из России в 1990 году, когда ему было 12 лет. Сам он говорит, что во многом воспитан именно литераторами — эмигрантами третьей волны и их кругом, среди учителей называет Алексея Цветкова, вспоминает о несостоявшейся встрече с Бродским — он умер незадолго до того, как она могла случиться. Проза Стесина прежде всего соотносится с его профессиональным опытом — работой врачом в Нью-Йорке, поездками в Африку под эгидой организации «Врачи без границ», в его книгах чувствуется существование именно на грани разных культур, связь не только с русскоязычной литературой, но прежде всего — с мировой культурой вообще. «Нью-йоркский обход» — книга о жизни и смерти, о жизни как путешествии, о том, как за, казалось бы, привычными явлениями проявляется их метафизическая суть. Сейчас Стесин живет в Америке, где продолжает работать врачом, пишет книги на русском языке и активно издается в России.

Дина Рубина, «Собрание сочинений, том третий»


Книги Рубиной активно издавались в России в нулевых и десятых, ее «Почерк Леонардо», «Белая голубка Кордобы», трилогия «Русская канарейка» стали бестселлерами, многие из ее книг стали основами для художественных фильмов «Любка», «Синдром Петрушки», «На Верхней Масловке». Практически в каждом ее произведении содержится художественное размышление о еврейской идентичности — неважно, происходит действие книги в советское время или в наши дни, особенно это проявляется в тех ее текстах, которые посвящены жизни современного Израиля. Дело в том, что в 1990 году она вместе с мужем покинула СССР и эмигрировала в Израиль. Да, казалось бы, уже не было политических тягот и преследования, свойственного первой и третьей волне эмиграции, да, границы уже были легко проницаемы, но у четвертой волны были свои причины и свои трудности, о которых можно прочитать у Рубиной. Третий том ее собрания сочинений наполнен публицистическими текстами, в которых она говорит об этом, — начать можно, например, с эссе «Иерусалимский автобус».


Ася Долина, «У него ко мне был Нью-Йорк»


Эмиграция нулевых и десятых годов пока ищет свое место в литературе, но некоторое время назад «Редакция Елены Шубиной» начала работу по сбору и публикации таких историй — они выходят в серии «Русский iностранец». В самом характере серии таится принципиальный вопрос, свойственный для дискуссий последних лет: можем ли мы называть сейчас, в наше время, длительный отъезд за границу или долгую жизнь за границей по работе или по любви эмиграцией? Или даже так — эмиграцией? Тянется ли за этим словом сейчас драматический шлейф семантических значений, свойственных предыдущим волнам эмиграции, или стоит придумать другое понятие (сейчас все чаще слышно понятие «релокация»)? Ася Долина переехала в Нью-Йорк в 2016 году, и это совсем-совсем наши дни: знакомство и исследование молодой девушкой «Большого яблока», пьянящее ощущение свободы, новизны и возможностей, но вместе с тем невозможность расстаться с прошлым, оставленным в России, невозможность окончательно отделиться от него. Именно эта невозможность дает толчок к динамике книги — если нельзя о чем-то забыть, надо это хотя бы переосмыслить.

Анастасия Писарева, «О чем молчит Биг-Бен»

Писарева — юрист-международник, это обеспечивает достоверность фактуры, характер деталей и сюжет книги. Москвичка отправляется работать в Лондон — прекрасный город на Темзе, город из британских фильмов и классических английских романов. Однако Лондон не приветлив к ней, и вместо кинематографической и книжной картинки, она встречает еще одну разновидность бессмысленного кафкианского ада — только процессы, условности и нюансы другие, не похожие на российские. Во многом это книга о том, как тяжело войти в недружелюбную среду и остаться там, но все-таки с надеждой на лучшее.

Источник