Почти «Щегол», пытка апельсинами и история немецкого нациста: Книги о реконструкции прошлого

Художественные и документальные, новые и пропущенные критиками (18+)



Переосмысление прошлого — одно из важнейших занятий 21 века, одинаково актуальное как на государственном, так и на личном уровнях. При отсутствии свободных от идеологии ориентиров в мировой истории каждому человеку приходится выстраивать свою систему отношений с прошлым, что уж говорить о личных воспоминаниях, которые с течением времени могут полностью менять смысл. Рассказываем о 10 книгах, обращающихся к теме памяти и создания собственной картины мира — представляем новинки и напоминаем о бестселлерах прошлых лет.

Майкл Ондатже. «Военный свет»

Бывают романы, которые писатель явно создавал под запросы публики, но оттого не менее прекрасные. В новинке канадского букеровского лауреата Ондатже сочетаются щемящее чувство неприкаянности и оторванности от реальной жизни, когда твоя жизнь принадлежит кучке непонятных взрослых, знакомое нам по «Щеглу» и диккенсовским романам взросления, затягивающая британская атмосфера и неожиданные повороты сюжета шпионского триллера. У «Военного света», пожалуй, всего один недостаток — он довольно короткий, а в такие романы мы привыкли уходить от холода и серости будней как минимум на неделю. Но поскольку Ондатже пишет так, что его романы распадаются на множество ярких и кинематографичных эпизодов, есть надежда, что по книге снимут фильм, а то и сериал.

В первой части главные герои, подростки Натаниел и Рэчел, ведут в послевоенном Лондоне жизнь обычных школьников из среднего класса, пока их родители не уезжают работать в Сингапур, оставляя детей под присмотром своего знакомого — странного тихого человека, которому брат с сестрой дают прозвище Мотылек. Опекун из того выходит своеобразный: для начала он наводняет респектабельный дом самыми разными сомнительными типами, а после позволяет втянуть детей в рискованные махинации по незаконному ввозу в Англию борзых собак. Несмотря на то, что читатель каждую секунду ждет от героев поворота не туда, ничего по-настоящему страшного с детьми не случается — напротив, они приспосабливаются к своей странной новой жизни, находят друзей и первую любовь, а к кучке подозрительных опекунов начинают относиться с симпатией и привязанностью. Однако жизнь сиротами при живых родителях плюс атмосфера тайн и недоговорок дают свои плоды, и во второй части повзрослевший Натаниел, ныне малозаметный клерк в Министерстве иностранных дел и убежденный холостяк, пытается по крупицам догадок собрать картину того, почему родители их бросили, простить и преодолеть.



Винфрид Зебальд. «Аустерлиц»


Вообще, книг о поиске родителей и своих корней написано немало, так что если вам понравился «Военный свет», то вероятно придутся по нраву «Когда мы были сиротами» нобелевского лауреата Кадзуо Исигуро и новинка «Беспокойные» Лизы Ко. В ряду книг на эту тему выделяется «Аустерлиц» Зебальда. Аустерлиц в данном случае не место известного сражения, а имя главного героя — специалиста по истории архитектуры, в преклонном возрасте рассказывающему верному слушателю историю своей жизни. Выросший в семье пастора в Уэльсе, тот лишь после смерти приемных родителей узнает, что является сыном немецких евреев. Весь дальнейший его путь — поиск корней и встраивание последствий Холокоста в свою жизнь.

От других книг обретения своей истории «Аустерлиц» отличается немного непривычной структурой текста, где диалоги перемежаются многостраничной прямой речью, — при этом во всей книге нет деления на абзацы, — и полудокументальным изобразительным рядом со снимками, косвенно связанными с текстом. Проще говоря, чтение этой книги — непростой труд, но он окупается новым читательским опытом, подборкой глубоких тем и эстетическим удовольствием от томика «Нового издательства».



Нил Фергюсон. «Горечь войны»


В исторических книгах прошлое, и так довольно зыбкое и субъективное в пересказах разных специалистов, обретает еще большую смысловую эфемерность. Но в то же время такие работы позволяют взглянуть на важнейшие исторические события под разным углом, и подтолкнуть к свету события не столь известные, но важные в общей картине мира. Этим занимается Нил Фергюсон, шотландский историк, писатель и журналист. В своей последней книге он обращается к Первой мировой войне, которую принято представлять жестокой, но вместе с тем трагически неизбежной и даже необходимой. В доступной и ироничной аргументации Фергюсон показывает ложность подобного взгляда, попутно развенчивая еще добрый десяток мифов о Первой мировой — от массового ликования, якобы охватившего население Великобритании при известии о ее начале, до роли тогдашних медиа, вопреки популярному мнению не сыгравших особой роли в разжигании конфликта.



Мэри Элиз Сарротт. «Коллапс. Случайное падение Берлинской стены»


Еще одна новинка — нон-фикшн, читающийся как увлекательный роман — восстанавливает историю падения Берлинской стены. Немногие знают, что ее должны были сносить поэтапно и аккуратно, а разрушили и растащили практически стихийно. Американский историк Мэри Элиз Сарротт в мельчайших деталях (иногда едва ли не поминутно) восстанавливает события, предшествовавшие падению стены, и демонстрирует, как случайности накапливаются и превращаются в неотвратимый снежный ком, сорвавшийся с вершины горы, а еще как из мелочей и человеческого фактора складывается Большая История.



Джонатан Литтелл. «Благоволительницы» (18+)


Читая о войнах в отечественной литературе, житель каждой страны-участницы обычно получает только одну сторону медали. Тем важно прочитать работу Литтелла, в которой на Вторую мировую предлагается взглянуть глазами немецкого офицера. Нет, нацистов там не оправдывают, но приближают к обычным людям, что вкупе с эпизодами о том, как русские солдаты мучили пленных и насиловали немецких женщин, вызвали в нашей стране огромный резонанс. Более того, некоторые формулировки и эпизоды просто вырезали из перевода. Тем временем историки, очевидцы ужасного времени и их потомки свидетельствуют о том, что книга получилась максимально достоверной. Поэтому тем, у кого есть такая возможность, советуем читать ее в оригинале (на французском) или хотя бы в английском переводе.

Не будем подслащать пилюлю: читать «Благоволительниц» мучительно, но необходимо. Книга вместила в себя все круги ада от людских печей в концлагерях и документооборота массовых убийств до инцеста и садомазохистских утех. Текст показывают войну не столько с фактологической или эмоциональной сторон, сколько через физиологию: здесь «черепа лопаются, словно фрукты», отовсюду доносится запах гниения плоти, а действующие лица на фоне уже ставшим привычным насилия предаются изощренным сексуальным фантазиям. Но именно с такими книгами понимаешь: не существует прирожденных насильников, и многие из нас, получив определенные права и свободы, могут легко оказаться на стороне зла, скорее всего, даже не заметив момента перехода. Литтелл исследует роль палача начиная с государства и подробно останавливаясь на каждом звене этой цепи.




Захар Прилепин. «Обитель»


К похожей теме обращается Захар Прилепин в романе «Обитель». (Сложно представить, что вы о нем не слышали, но вдруг). Массивный том посвящен истории Соловок — Соловецкого лагеря особого назначения 20-х годов прошлого века — первого острова будущего архипелага ГУЛАГ — разворачивая историю нескольких лет жизни заключенных. Однако на презентации книги Прилепин пояснил, что писал книгу не столько о Соловках, сколько о современной России и каждом из нас. Писатель проделал масштабную многолетнюю работу, использовав документы и дневники, и сумев создать живых, до бесконечности реалистичных персонажей, с какими сидишь за партой, работаешь и растишь детей. Мы наблюдаем, как новый заключенный Артем Горяинов, вчерашний студент, совершивший пока неизвестное нам преступление, из веселого и добросердечного парня, героя, которого очень просто любить, встраивается в систему, показывает себя прирожденным приспособленцем и превращается в антагониста. Перейти черту морали туда и обратно на протяжении романа ему предстоит не раз, как и его окружающим. Но можно ли считать злом использование шанса на лучшую жизнь в нечеловеческих условиях — вопрос, на который предлагается ответить каждому из читателей.




Джоан Харрис. «Пять четвертинок апельсина»


Те, кто знают Джоан Харрис как автора милого и непритязательного романа «Шоколад», будут приятно удивлены ее куда менее известной работой. В «Пять четвертинок» писательница смогла упаковать множество важных тем от душевных болезней до коллективной ответственности, оставив сюжет обманчиво простым — настолько, что после первых страниц взыскательный читатель может отложить книгу и пойти на поиски чего-то более глубокого. Если вы так поступили, возвращайтесь к ней поскорее.

Вторая мировая, оккупированная Франция. Тринадцатилетняя Фрамбуаз растет волчонком, мечтает поймать гигантскую щуку, по деревенской легенде обитавшую в местной реке, и, замышляя очередную проказу, подкидывает строгой матери в подушку апельсиновые корки, чтобы у той разыгралась мигрень и она не выходила из комнаты целый день. Начавшись как безобидное жизнеописание военного времени, история становится все мрачнее по мере того, как психика матери дает сбой, Фрамбуаз влюбляется в немецкого солдата, и хитрость с апельсинами превращается в изощренную пытку. Только спустя много лет, вернувшись в дом детства и получив материн дневник, та получает шанс взглянуть на прошлое с другого ракурса и узнать, через что пришлось пройти женщине, и как один ее импульсивный детский поступок впоследствие сломал жизнь всей ее семьи.



Маргарет Этвуд. «Слепой убийца»


Этвуд в России знают в основном как автора первоисточника «Рассказа служанки», но у канадки есть множество не менее удачных работ. Роман «Слепой убийца», еще в 2000 году принесший своей создательнице Букеровскую премию, устроен как матрешка: внутри самого большого, наружного, искусно вырезан второй — поменьше, а внутри него — еще один. Наружной канвой служит жизнь сестер Лоры и Айрис: ее вспоминает в преклонном возрасте первая после самоубийства второй. Внутрь семейной драмы вложен еще один текст — роман, принадлежащий перу одной из сестер (поначалу неизвестно, которой именно) и содержащий зловещие параллели с реальной жизнью героинь. А внутрь этого — еще один, озаглавленный как раз-таки «Слепой убийца» и, судя по всему, написанный возлюбленным Лоры. Пока разные слои повествования отражаются и преломляются друг в друге, Этвуд обращается к теме человеческой памяти, ее могущества, избирательности и несовершенства.



Кадзуо Исигуро. «Художник зыбкого мира»


Отдельная ветка темы реконструкции прошлого — то, как отдельный человек переживает и наделяет смыслом совершенные им в прошлом ошибки и преступления. Но если, допустим, в «Людях среди деревьев» Янагихары речь идет о жестокости, ответственность за которую лежит (или не лежит, чтобы не спойлерить) на одном человеке, сложнее осмыслить содеянное, если вина коллективна и в определенный промежуток прошлого путь героев казался единственно возможным выходом. Какова ответственность творца, если его произведения вдохновляли на то, что теперь порицается? Кто предатель, а кто истинный патриот? Какова цена ошибки, если ты искренне верил что поступаешь правильно? Эти и другие вопросы ставит перед читателями Исигуро в «Художнике зыбкого мира».

В 30-е годы прошлого века многие японские деятели культуры использовали свои таланты во благо «Великой Японской Империи», работая над пропагандой. Главный герой романа Исигуро, Мацуи Оно, как раз является таким человеком. (Его возможный реальный прототип — скульптор и поэт Котаро Такамура, спустя долгое время после войны публично извинившийся за пропаганду). Художник исправно работает во благо правящей партии, обеспечивая семью и считая, что неплохо устроился в новой для страны эпохе, а затем во время американского авианалета погибает его жена, а после войны его работы предают остракизму. Мацуи перестает творить, наказывая себя отказом от любимого дела, перебивается преподаванием живописи и посвящает свою жизнь взрослеющей дочери. Но все же возвращается к творчеству после определенных событий и перемен в своем сознании.




Карл Уве Кнаусгор. «Прощание» (Первая книга серии «Моя борьба»)

Мы специально не стали включать в эту подборку такой отдельный необъятный раздел, как автобиографии. Но как жанровый прецедент упомянем эпический шеститомный цикл «Моя борьба», ставший первым глобальным бестселлером в жанре автофикшен. (В таком жанре автор отказывается от вымысла, обращаясь к себе самому как предмету изучения). Как отметили критики, цикл норвежца Карла Уве Кнаусгора — будто вебкамера, установленная в голове писателя и в режиме реального времени открывающая доступ одновременно ко всему, что он видит, помнит или ощущает. И пусть жизнь Кнаусгора не содержит ничего особенно шокирующего или неожиданного, пишет он настолько откровенно, что наблюдать за следствиями его выбора и появляющимися паттернами поведения интересно и слегка неудобно, как будто подслушиваешь сеанс у психотерапевта или читаешь дневник. Отвести взгляд от маленького Карла, жаждущего быть любимым и тревожно отслеживающего перемены в манерах непредсказуемого отца, или уже шестнадцатилетнего, переживающего из-за кривизны своего эрегированного члена, невозможно не потому, что в Кнаусгоре есть что-то особенное, а именно потому, что ничего особенного в нем нет. Эмоции и размышления автора-героя универсальны настолько, что любой читатель способен их разделить и вместе с ним порефлексировать о своей жизни.